Анна Австрийская проснулась раньше обычного, однако не стала звонить в колокольчик  и звать фрейлин для начала обычного утреннего ритуала, а долго лежала, облокотившись на руку и глядя куда-то в сторону окна.

Наконец, она все же позвонила фрейлинам и несколько безвольно дала облачить себя в утреннее платье для завтрака, вяло улыбаясь в ответ на комплименты и последние сплетни – мысли Анны Австрийской были далеко. Итак, все кончено…

Она велела герцогу уехать, и через неделю он будет в Англии. Только сейчас, зная, что все потеряно, королева мучилась сожалениями. Гордость, страх – все это не позволило ей рискнуть и ответить на страстный призыв Бэкингема, который, как ей казалось, звучал сейчас в ее голове.

"Он меня так любит… Но теперь, когда я сделала все, чтобы убедить его в моей холодности он забудет меня… Ах, только бы у него получилось выбраться из Парижа" - Анна Австрийская упивалась своими страданиями, впрочем, чувствуя что-то вроде угрызений совести:  влюбленный герцог пересек Ла-Манш, пробрался в самое сердце Парижа лишь для того, чтобы услышать ее отказ. Сожалеть, впрочем, было поздно – оставалось только молиться, чтобы Констанция Бонасье помогла Бэкингему выбраться из столь опасного для него города, а милая Камилла убедила его не пытаться испытывать судьбу.

Одна из придворных дам напомнила королеве о примерке маскарадного костюма.
- Ах, неужели Вы не видите, что я больна? – Анна Австрийская действительно была бледнее обычного и чувствовала себя не в состоянии выполнять сегодня какой бы то ни было ритуал и долг – слишком тяжело далась ей борьба, в которой королева победила женщину, и слишком сильно она сожалела о том, кому в ней была отдана победа.
По счастью, король еще накануне вечером уехал в Сен-Жермен, поэтому о недомогании супруги ему не сообщат.

Королева собиралась было вернуться в спальню и провести там весь день, чувствуя себя совсем разбитой, как вдруг  вошел Ла-Порт и доложил, что в малом зале уже собрались придворные в ожидании утреннего приема.
- Ваша сестра ждет случая приветствовать Вас, - добавил верный камердинер, с некоторой тревогой глядя на королеву.

Анна Австрийская застыла на месте, напоминая куклу, которую слишком резко дернули за ниточки.

Она совсем забыла за событиями последних дней о прибытии Марии ко двору…

Мария. Анна Австрийская могла припомнить лишь золотистые локоны – более светлые, чем ее собственные, остренькое личико, к которому так не шел придворный испанский костюм, соответствовавший моде прошлого века – с тяжелой юбкой на фижмах и жестким корсетом, темных тонов. Она не видела сестру более десяти лет, хотя регулярно писала ей – впрочем, реже, чем царственному брату. Как ни странно, сестра была ей менее близка, чем Филипп, возможно, потому что двух старших детей воспитывали строже и в сознании того, что их жизнь – это следование долгу. Это рождало особую близость между старшими братом и сестрой. Кроме того, и Анна, и Филипп были натурами гордыми и страстными, а маленькая Мария предпочитала игры с животными книгам и общению с придворными. Маленькая застенчивая Мария. Их переписка была по большей части посвящена обсуждению придворных мод и описаниям дворцов и событий. Лишенная политического подтекста, она была лишена эмоций, жалоб и гнева, наполнявших письма Анны или гордости и цельности писем Филиппа. Милая кроткая Мария…

Анна Австрийская подала знак придворным дамам и еще некоторое время провела в своих покоях, чтобы утренний наряд не выглядел небрежно, а прическа оставалась верхом изящества.

"Интересно, как выглядит Мария?" - подумала королева, поворачиваясь к зеркалу боком, чтобы рассмотреть, как лежит каждая складка на платье пепельно-розового цвета. Оставшись вполне довольной, королева велела подать ей золотистый жемчуг из колоний Франции в Новом свете.

В это утро Анна выглядела женственной и хрупкой, а ее обычная вспыльчивость и эмоциональность сменились легкой меланхолией и грустью.
Войдя в зал, она заняла привычное место в золоченом кресле на возвышении.
- Мария Анна Испанская, - раздалось в зале.
Двери распахнулись…